О «закате» славянства… Без рассвета?
Пожалуй, нет нужды пространно обосновывать, насколько важен такого рода «круглый стол», за которым белорусы смогли собрать коллег-славян.
Значимость его определяется прежде всего позитивным пафосом, намерением серьезно и ответственно обсудить нынешнее состояние наших родных литератур, которые так или иначе, однако непременно, реагируют на «вызовы современности». Вот их-то нам и предстоит не только обозначить, но и адекватно оценить.
Мы, литераторы и литературоведы, разумеется, вовсе не претендуем на то, чтобы здесь и сейчас представить во всей полноте современность как историческую эпоху. Но никто из нас не может, даже если хочет, реально выйти из своего времени (настоящего!) как звена в цепи времен, в цепи происходящих перемен.
Кстати, в связи с этим вопрос: а не перемены ли являются прежде всего вызовами? Наверное, да. Особенно, если они стороной никого не обходят, поскольку глобальны, т. е. связаны с переустройством всего мира… Понятно, что и мы никак не обойдем их. А ведя речь о нынешнем и завтрашнем дне славянской словесности, в любом случае должны задуматься о том, насколько она готова и способна отвечать на вызовы глобализации. Именно в связи с этим я осмеливаюсь изложить некоторые свои наблюдения и скромные соображения.
Вряд ли кто сможет убедительно доказать, что глобальные геополитические процессы развиваются на основе предвидимых и предсказуемых закономерностей. Опыт даже одного нашего поколения убедительно показывает, что очень многое из предполагавшегося оказывалось в итоге реализации иным, даже совершенно противоположным. Сами же «исторические итоги» потом оцениваются более всего по казусам-неожиданностям да коллизиям, которые объясняют, как правило, просчетами теоретиков, идеологов и политиков. Такова, подчеркнем, парадоксальность не только истории, но и ее восприятия нами.
А как раз в этом плане стоит посмотреть на якобы очевидный «сумрак» и полный «закат» славянства. Особенно если соотнести с не менее впечатлявшим мир «сумраком», «закатом» Европы — век с лишним назад, когда, кстати, ожидался иной «рассвет».
Но, ведя речь о славянстве, следовало бы с должным вниманием отнестись к тому, что историческая судьба его — феномен поразительный и провиденциально-поучительный в разных отношениях. Ведь не случайно же славяне более тысячелетия назад получили возможность сложиться как особый (супер)этнос. Правда, не довелось им долго существовать как единый суперэтнос. Однако несмотря на возникшие впоследствии разделения все- таки неистребимой оказывалась память о родстве.
Попытаемся в общих чертах определить конкретноисторическое содержание идеи единства славян.
IX — XII века. В итоге миссии равноапостольных Кирилла и Мефодия, а затем их учеников, складывается и утверждается общность славян как отдельный народ Божий. Подчеркнем: через принятую от Византии веру христианскую, через свою — самую совершенную в мире! — азбуку, свой — получивший статус равносвященного! — язык, свою книжность, свою интенсивно и плодотворно развивавшуюся словесность, уникальную духовную культуру…
XII — первая половина XIX вв. Складываются восточно-, южно- и западно-славянская субобщности; хотя на протяжении веков не теряет смысла категория «славянская эпическая общность», а по отношению к славянам православного вероисповедания — «общая книжность», поскольку в обиходе находился фактически один и тот же фонд богослужебных, агиографических, духовно-просветительских текстов, да кроме того осуществлялись взаимовлияния, весьма важные и для становления светской литературы; однако со временем церковнославянский язык, оставаясь единым языком письменности лишь для части славян, обретает варианты/редакции, приближающие его к живым наречиям, со временем оформляющиеся в самостоятельные языки; конец указанного периода для большинства славянских народов означает национальное возрождение, в котором идея общности играет явно положительную роль; кстати, на протяжении веков имеют место неоднократные попытки создать новый общеславянский язык; однако чем дальше, тем все резче проявляется оппозиция «Восток — Запад», « Slavia orthodoxa — Slavia latina».
Середина XIX — середина XX вв. Активно идет процесс формирования славянских наций; осуществляется окончательная кодификация самостоятельных национальных языков и утверждение их с полнозначными функциями во всех сферах вне Церкви; особо значимо, что происходит восстановление или учреждение государственности славянских народов, точнее — создание трех федеративных государств, основу которых составляли славяне: СССР, Чехословакия, Королевство сербов, хорватов и словенцев (Югославия); хотя по-прежнему отношение к славянскому единству существенно корректируется отношением к «Западу» или «Востоку».
Вторая половина XX века. Все славяне оказываются в «социалистическом лагере», и эта общность в известном смысле имеет значение суперэтнической; в обиходе закрепляются определения «югославская литература», «чехословацкая литература»; выполнявший изначально интеграционную функцию церковнославянский язык загнан, что называется, под спуд окончательно, причем для его оживления или обновления постепенно исчезают все предпосылки; языком межславянского общения (да и, как правило, языком-посредником в осуществлении разного рода литературных контактов) становится русский; к тому же русистика обретает весьма значимый международный статус, что в известной степени влияет также на развитие славистики в целом, а значит, и утверждение славян среди остальных народов мира.
Конец XX — начало XXI вв. «Социалистический лагерь» полностью развален, разогнан; церковнославянский язык удерживается только в функции сакральной, имеющей, собственно, значение всего лишь для части от части славянства, т. е. для сохранивших веру православных; но и русский язык в роли средства межнационального (в том числе и межславянского) общения упорно игнорируется; историческое содержание идеи славянского единства подвергается основательной ревизии, да и вообще родство славян начинает отрицаться.
В связи с этим есть повод вернуться к вопросу, прозвучавшему в начале нашей встречи. Да, совершенно привычным и даже незаменимым, вроде бы, стал для нас термин «мировая литература», несмотря на расплывчатость его в аспекте обозначения общности, тогда как даже определение «славянские литературы», некую общность в прошлом все-таки обозначавшее, воспринимается не более чем историзм. Стоит, между прочим, обратить внимание на такую лингвистическую особенность: первый из этих терминов употребляется в единственном числе, а второй — во множественном.
Принимая во внимание весь комплекс условий, которыми так или иначе предопределялось развитие культур славянских народов при социализме, нельзя не отметить, что в этот период славяне имели представление друг о друге пусть и неполное, и не всегда адекватное, однако все же более основательное, нежели о народах иных. То же самое можно сказать и о литературных взаимосвязях, взаимодействиях. Объективности ради мы, естественно, не должны забывать, что связи эти, как правило, осуществлялись в соответствии с директивами сверху и т. д. Однако при этом практически все славянские литературы были действенно включены во вполне масштабный контекст так называемого социалистического содружества, утверждаясь не только в нем, но и за его пределами. И осуществлялось это прежде всего благодаря переводам на русский язык, которые выполняли роль посредников, весьма способствуя распространению и признанию, поскольку такого рода русскоязычные издания выходили, как правило, в сериях, которые имели внушительные тиражи и вполне приличное полиграфическое оформление, а расходились по широко разветвленным и в границах СССР, и за его пределами сетям книготорга, межбиблиотечного обмена. Достаточно вспомнить конкретные факты: в 1970 — 80-е годы московское издательство «Прогресс», позднее именовавшееся «Радугой», в серии «Мастера современной прозы», реестр которой включает не один десяток имен писателей-славян, выпускало книги тиражами 100 тысяч экземпляров; его же «Библиотека литературы БНР», «Библиотека литературы ПНР», «Библиотека литературы СФРЮ», «Библиотека литературы ЧССР» имела тиражи по 25 тысяч экземпляров для поэзии, 50 тысяч — для прозы… Конечно, хватало поводов к происходившему относиться критически и по многим поводам сетовать. Но что мы имеем после того, как упомянутая система действовать перестала? Избегая обобщений, укажем хотя бы на резкое ослабление двусторонних белорусско-русских литературных связей, а для белорусской литературы, как результат, и весьма заметное ограничение выхода во внешний мир. Не секрет, кстати, что в советскую эпоху произведения писателей-белорусов за рубежом часто переводились с русскоязычных «межоригиналов». И вот они исчезли. А ведь переводчиков непосредственно с «первооригиналов» и соответствующего профиля критиков-про- пагандистов за рубежом и до сих пор было крайне мало, и в обозримом будущем больше не станет из-за отсутствия существенных стимулов — престижа такой специализации (даже по сравнению, скажем, с русистами или полонистами), гарантий стабильной занятости, финансовой поддержки этого рода занятий… Для иллюстрации сказанного приведем данные, не нуждающиеся в комментариях: на протяжении 1970 — 80-х годов в России издавалось ежегодно около 40-50 книг белорусских авторов, а за все последнее десятилетие XX века — только 4, к тому же в несопоставимых тиражах. Одновременно практически к нулю сведены издания переводов с белорусского языка в странах Закавказья, Средней Азии, да и соседних в соседних Литве, Латвии, Польше. И на Украине за десять лет вышло всего 3 книги. Причем если кое-что в этом плане еще делается, то это, подчеркнем, по инерции прежней системы.
Объясняется такое положение дел стереотипно: в действие вступили законы рынка — жесткие, однако в целом справедливые… Так ли? Нет. И доказательством этого для меня является «Антология белорусской поэзии», выпущенная в 1993 году Сербской Книжевной Задругой (издательством, которое возглавляет наш уважаемый гость г. Слободан Ракитич), когда Сербия и СР Югославия находились в жестокой блокаде, под санкциями так называемого мирового сообщества; а также антология «Лирика восточных славян», изданная тоже в Белграде — в 2000 году, сразу же после того, как Югославия пережила агрессию НАТО. Так что дело не в рынке и не в богатстве. А в сохраненном чувстве родственности, братства.
Нельзя пройти мимо некоторых моментов, обусловленных включением в «новый европейский контекст». Распространившиеся у нас характеристики типа «литература европейского склада», «писатель европейских взглядов» и т. п. служат для фиксирования и стимулирования «прогрессивности» как специфической адаптивности в новых геополитических условиях: как ни печально, а это способствует увеличению числа писателей, ради соответствующего «имиджа» оправдывающих упомянутую мной агрессию НАТО против Югославии. А в славянских странах писатели как-никак все еще сохраняют роли, позволяющие влиять на общественное сознание…
А разбирая историческое содержание идеи славянской общности и единства, следует помнить, что она была полицентричной и что именно ею стимулировались процессы национального возрождения славян западных и южных. Не стоит забывать также то, что славяне проявляли способность консолидироваться при внешних угрозах и убедительно демонстрировали силу своей общности в противостоянии завоевателям. Историческую целесообразность, безусловно, имело — хотя и по-разному с нынешних позиций оценивается — создание в XX веке таких объединяющих славян государств, как Чехословакия, Королевство сербов, хорватов и словенцев (Югославия), да и СССР. Провиденциально, пожалуй, и то, что все без исключения славянские народы оказались на определенный период в одном «лагере»…
Но случайно ли то, что в мире трудно найти генетически близкие народы, которые бы противоборствовали между собой так, как славяне. При глобальных испытаниях-искушениях славянский мир непременно оказывается втянутым не только во внешние раздоры, но и в междоусобицы, столкновения братоубийственные. Таков опыт прошедших мировых войн. Подобное наблюдается и при катаклизмах конца XX — начала XXI веков, когда в активное обращение вошло понятие «славянская невзаимность», наполняющееся все новым и новым содержанием.
Сейчас у идеи славянского единения как никогда увеличивается число противников и уменьшается число сторонников. Хотя, казалось бы, процессы глобализации должны стимулировать интеграцию славян. Славянский мир ныне — это 14 государств, свыше 300 миллионов населения, едва ли не шестая часть территории земного шара — причем с исключительно богатыми ресурсами… Огромная сила, способная выжить при самых серьезных катаклизмах! Но при условии сохраняющегося единства. Реальные же перспективы игнорирующих общность славянских народов, особенно меньших, вряд ли в том, чтобы стать «позитивными творцами истории». Скорее в том, чтобы ассимилироваться, став материалом для обогащения иных культур и цивилизаций при глобальной «вестернизации», а точнее — американизации.
Поэтому раньше или позже все-таки даст о себе знать «инстинкт самосохранения», проявятся «защитные реакции» — не только в геополитической сфере.
Собственно, это проблема не только нашего времени. Правда, сейчас она имеет некоторую специфическую актуализацию и потому дает больше пищи для размышлений. Прежде всего о том, что мощный продолжительный шум по поводу «железного занавеса» сильно оглушил нас, и мы перестали адекватно реагировать на другие шумовые эффекты, равно как и на устанавливаемые сейчас иные «занавесы», утратили способность различать реальное и иллюзорное, бытийно важное и никчемное. От такого впечатления трудно избавиться в связи с явно надуманной альтернативой: дескать, либо губительная замкнутость — либо живительная открытость. Все обстоит иначе. В наше время уже никакой внутренний консерватизм не способен изолировать развитие культуры от внешних влияний, а тем более законсервировать. И вряд ли кто-то всерьез может подобное замышлять, а тем более браться осуществлять. Иное дело, что предлагаемая нам открытость почему-то подразумевает безответственность, к тому же непременную подчиненность — мы предстаем в роли объекта, а не субъекта процесса интеграции, цели и задачи которой тоже определяются, в общем-то, без нашего участия. Нам якобы лишь предоставляется возможность европейцами стать — при условии, что те, от кого все зависит, не откажутся от этого намерения, а мы будем покоряться их воле.
Использует ли имеющиеся возможности влиять на происходящее наша интеллигенция, писатели в том числе? Нет. Такая индифферентность обусловлена не только результатами «промывки мозгов» (дескать, «европейский выбор» для нас оправдан как самоценный), не только скепсисом (все же, мол, идея единства славян — романтическая по своей природе), но также и реальным негативным опытом последнего времени…
Что ж, процессы глобализации пошли своим чередом. Но немаловажно то, чтобы славянская интеллигенция преодолела опаснейший синдром безответственности по отношению к прошлому, настоящему, а главное — будущему.
Собственно, мы перед выбором вполне простым: служить Слову-Спасителю или Искусителю, трудиться во славу Творца или во имя идола-тельца. Не вчера такой выбор нам предложен и не завтра он исчезнет.
А я сегодня должен повторить то, что уже говорил:
Ведь нашего времени летописец, увы, не может написать так, как автор «Повести временных лет»: «Был единым народ славянский…»
И, значит, ни у кого из наших потомков не возникнет желания писать такую удивительную книгу, как «Вече славянских баллад» Янки Сипакова?
Так, может, и вызовы современности мы уже пропустили?
Подобных вопросов много. Ответа же на них у большинства из нас, пожалуй, нет. А Тот, у Кого ответ есть, хранит молчание.
ИВАН ЧАРОТА