Чарота, И. Славянская литературная общность — прошлое без будущего? / Иван Чарота // Неман. –– 2004. – № 11. – С. 115-123.

Славянская литературная общность — прошлое без будущего?

К теме общности славян мне доводилось обращаться неоднократно. Но понима­ние, что далеко не все значимое учтено, а тем более должным образом осмыслено, вынуждает возвращаться к ней снова. А в комплексе составляющих данной пробле­мы, для меня как заведующего кафедрой славянских литератур Белорусского госу­дарственного университета — и по долгу службы, и по влечению сердца — особый интерес при неизменной актуальности представляет вопрос, выносимый на обсуж­дение сейчас.

Обсуждать же его, равно как и сопрягающиеся с ним, вряд ли можно без обоб­щенного — пусть схематичного, но ни в коем случае не тенденциозного по установ­ке — взгляда на конкретно-историческое содержание идей единства славян и ее ре­ализации в разные времена, вплоть до нынешних.

На основательность и полноценную системность в рамках жанра данной публи­кации претендовать никак нельзя. Однако зафиксировать основные закономернос­ти интересующих нас процессов все-таки нужно и можно, принимая во внимание хотя бы совокупности предпосылок, определявших некую этапность, сознательно идя при этом на упрощения в хронологизации, а также в учете некоторых иных признаков. И вот как все это допустимо, на наш взгляд, представить.

IXXII века:

Благодаря равноапостольным Кириллу и Мефодию, а затем их ученикам, выде­ляется общность — славяне как отдельный народ Божий, — с отчетливой иденти­фикацией через свой язык, со временем признанный равносвященным, и через при­нятую от Византии веру христианскую.

XIIпервая половина XIX вв.:

Складываются восточно-, южно- и западнославянская субобщности; хотя на протяжении веков не теряет смысла категория «славянская эпическая общ­ность», а по отношению к славянам православного вероисповедания — «общая книжность», поскольку в обиходе находился фактически один и тот же фонд бо­гослужебных, агиографических, духовно-просветительских текстов, да кроме того, осуществлялись взаимовлияния, весьма важные и для становления свет­ской литературы. Однако со временем церковнославянский язык, оставаясь еди­ным языком письменности лишь для части славян, обретает варианты, редакции, приближающие его к живым наречиям, оформляющиеся в самостоятель­ные языки. Конец указанного периода для большинства славянских народов оз­начает национальное становление, в котором идея общности играет явно поло­жительную роль. Кстати, на протяжении веков имеют место неоднократные по­пытки создать новый общеславянский язык; однако чем дальше, тем резче про­является оппозиция «Восток-Запад», « Slavia orthodoxa — Slavia latina ».

Середина XIX середина XX вв.:

Активно идет процесс формирования славянских наций; осуществляется окон­чательная кодификация самостоятельных национальных языков и утверждение их с полнозначными функциями во всех сферах вне Церкви. Особо значимо, что про­исходит восстановление или учреждение государственности славянских народов, точнее — создание трех федеративных государств, основу которых составляли сла­вяне: СССР, Чехословакия, Королевство сербов, хорватов и словенцев (Югославия); хотя по-прежнему отношение к славянскому единству существенно корректируется отношением к «Западу» или «Востоку».

Вторая половина XX века:

Все славяне оказываются в социалистическом лагере, и эта общность в извест­ном смысле имеет значение суперэтнической; при этом в обиходе закрепляются оп­ределения «югославская литература», «чехословацкая литература» и т. д. Выпол­нявший изначально интеграционную функцию церковнославянский язык загнан, что называется, под спуд окончательно, причем для его оживления или обновления постепенно исчезают все предпосылки; языком межславянского общения и языком-посредником в осуществлении разного рода литературных контактов становится русский; к тому же русистика обретает весьма значимый международный статус, что в известной степени влияет также на развитие славистики в целом, а значит, и утверждения славян среди остальных народов мира.

Конец XXначало XXI вв.:

«Лагерь» полностью развален, разогнан; церковнославянский язык удерживает­ся только в функции сакральной, имеющей, собственно, значение всего лишь для части славянства, т. е. для сохранивших веру православных, и даже у них, несмот­ря на последовавшее возрождение Церкви, оказывается под нажимом секуляризо­ванного общественного сознания, которое практически игнорирует «устаревшую церковнославянщину». Однако и русский язык в роли средства межнационального, в том числе и межславянского, общения упорно игнорируется; историческое содер­жание идеи славянского единства подвергается основательной ревизии, да и вооб­ще родство славян начинает отрицаться — пусть, мол, каждый славянский народ своим ходом, при отдельности и самодостаточности, направляется в очередной рай на земле.

Всем хочется в рай, да… как известно, грехи не пускают.

Но мы не об этом, а о своем, литературном да филологическом: совершенно при­вычным и даже незаменимым, вроде бы, стал для нас термин «мировая литерату­ра», несмотря на расплывчатость его в аспекте обозначения общности, тогда как да­же определение «славянские литературы», некую общность в прошлом все-таки обозначавшее, воспринимается не более чем историзм. Стоит, между прочим, обра­тить внимание на такую лингвистическую особенность: первый из этих терминов употребляется в единственном числе, а второй — во множественном.

Принимая во внимание весь комплекс условий, которыми так или иначе предо­пределялось развитие культур славянских народов при социализме, нельзя не отме­тить, что в этот период славяне имели представление друг о друге пусть и непол­ное, однако более основательное, нежели о народах иных. То же самое можно сказать и о литературных взаимосвязях, взаимодействиях. Объективности ради мы, ее естественно, не должны забывать, что связи эти, как правило, осуществлялись в со­ответствии с директивами сверху, разрешительным критерием включения того или иного писателя в действующую систему контактов была его лояльность к идеям марксизма-ленинизма, предлагавшиеся для перевода произведения подвергались идеологической цензуре и т. д. Тем не менее практически все славянские литерату­ры были действенно включены во вполне масштабный контекст так называемого социалистического содружества, утверждаясь не только в нем, но и за его предела­ми. И осуществлялось это, прежде всего, благодаря переводам на русский язык, ко­торые выполняли роль посредников, весьма способствуя распространению и при­знанию, поскольку такого рода русскоязычные издания выходили, как правило, в сериях, которые имели внушительные тиражи и вполне приличное полиграфичес­кое оформление, а расходились по широко разветвленным и в границах СССР, и за его пределами сетям книготорга, межбиблиотечного обмена. Помимо прочего, кста­ти, и гонорарное обеспечение как авторов, так и переводчиков, было тогда не сла­бым. Чтобы не быть голословными, вспомним конкретные факты: в 1970/80-е годы московское издательство «Прогресс», позднее именовавшееся «Радугой», в серии «Мастера современной прозы», реестр которой включает не один десяток имен писателей-славян, выпускало книги тиражами 100 тысяч экземпляров; его же «Библи­отека литературы БНР», «Библиотека литературы ПНР», «Библиотека литературы СФРЮ», «Библиотека литературы ЧССР» и т. д. имела тиражи по 25 тысяч экземпляров для поэзии, 50 тысяч — для прозы; названные издания можно было найти в книжных магазинах и библиотеках не только всего Советского Союза, но также многих стран. Плюс к тому еще одно обстоятельство, о котором неловко упоминать, но без которого картина останется неполной — то, что и живым авторам, и пере­водчикам выплачивался гонорар за печатный лист не меньший, чем месячная зар­плата учителя, врача, инженера. И это касается не только названного, отдельно взя­того издательства, да и не только ограниченного круга писателей. Разумеется, хва­тало причин к происходившему относиться критически и по многим поводам сето­вать. Но что мы имеем после того, как упомянутая система действовать перестала?