Избегая обобщений, укажем хотя бы на резкое ослабление двусторонних белорусско-русских литературных связей, а для белорусской литературы, как результат, и весьма заметное ограничение выхода во внешний мир. Не секрет, кстати, что в советскую эпоху произведения писателей-белорусов за рубежом часто переводились с русскоязычных «межоригиналов». И вот они исчезли. А ведь переводчиков непосредственно с «первооригиналов» и соответствующего профиля критиков-пропагандистов за рубежом и до сих пор было крайне мало, и в обозримом будущем больше не станет из-за отсутствия существенных стимулов, престижа такой специализации, гарантий стабильной занятости, финансовой поддержки со стороны государства, как своего, так и представляемого… Для иллюстрации сказанного приведем данные, не нуждающиеся в комментариях: на протяжении 1970 — 80-х годов в России издавалось ежегодно около 40-50 книг белорусских авторов, а за все последнее десятилетие XX века — только 4, к тому же в несопоставимых тиражах. Одновременно практически к нулю сведены издания переводов с белорусского языка в странах Закавказья, Средней Азии, в соседних Литве, Латвии, Польше. И на Украине за десять лет вышло всего три книги. Причем, если кое-что в этом плане еще делается, то это, подчеркнем, по инерции прежней системы.
Объясняется такое положение дел стереотипно: в действие вступили законы рынка — а все остальное, мол, следует отбросить как обусловленное сантиментами. Не обсуждая, насколько это объяснение-оправдание разумно в принципе, заметим, что даже исходные условия, предполагающиеся нормальным рынком по определению, в постсоциалистических странах, особенно — в меньших славянских, не являются действенными для цепи отношений «писатель-издатель-книготорговец-читатель. В силу известных причин ситуация наша такова, что писательским ремеслом зарабатывать на жизнь практически невозможно — и причины этого вовсе не в таланте, не в уровне творческих задач и их реализации. Тиражами, которые могут быть востребованы лишь индивидуальным подписчиком и покупателем, у нас издавать художественную, просветительскую, а тем более научную литературу нерентабельно, поскольку себестоимость выпуска книги диктует цены, недоступные либо малодоступные для большинства граждан, госбюджетных библиотек и иных структур. Короче говоря, читающие у нас не имеют денег, а располагающие деньгами — не имеют ни желания, ни потребности читать. Конечно, если не на объективную востребованность, то на временный интерес к конкретному изданию можно влиять. Что, собственно, и делается. Но каким образом? Во-первых, литература и литераторы оказываются задействованными в актуальной политике ничуть не менее, чем в прежнюю эпоху, только поощряется активность противоположной направленности — якобы для разоблачения, обличения тоталитаризма, хотя совершенно прав профессор Андрей Червеняк, когда отмечал, что «понятие «посттоталитарный» — это политический плеоназм». Во-вторых, целенаправленно и упорно отвергаются духовно-нравственные идеалы, которые сформированы всей предшествующей историей наших народов и христианской цивилизацией, а литература начинает служить не чему иному, как «раскрепощению», т. е. культивированию вседозволенности — привлекательной, особенно для молодежи, поскольку снимает все табу. И в-третьих, чем дальше, тем больше размывается традиционная шкала ценностей эстетических, прежде всего вследствие навязывания «постмодернизма» как самой универсальной ценности и высшего ориентира.
При обобщенном взгляде, конечно же, всегда существует опасность представить картину реальности в тонах либо излишне темных, либо излишне светлых. Потому нам важно избегать крайностей, особенно сознательных искажений. Однако не меньшая опасность — в упор не замечать явно негативные тенденции, да и вообще коллизии, с которыми довелось столкнуться. И потому нельзя пройти мимо еще некоторых моментов, обусловленных включением в «новый европейский контекст». Так, обращает на себя внимание то, что в публицистике постсоциалистических стран особо распространенными становятся характеристики типа «литература европейского склада», «писатель европейских взглядов»… И служат они, увы, не для утверждения более высокого идейно-эстетического уровня, а для фиксирования и стимулирования «прогрессивности» как «специфической адаптивности» в новых геополитических условия. Рискуя быть обвиненным в излишней подозрительности или мнительности, все же уточню: так или иначе, а это способствует увеличению числа писателей, ради соответствующего «имиджа» оправдывающих, скажем, агрессию НАТО против Югославии. В связи с этим возникает вопрос, почему особо выделяются именно писатели? А хотя- бы потому, что за писателями в славянских странах как-никак все еще сохраняются роли, позволяющие влиять на общественное сознание — в том числе и на отношение к войнам в Афганистане, Югославии, Ираке и т. д.
Еще ладно, если бы все отмеченное ограничивалось сферой публицистики как таковой. Но ведь подобное проявляется и в литературной критике, которая, оказываясь в жесткой зависимости от глобальной информационной сети, перестает быть «самосознанием литературы». И в литературоведении наблюдается сдвиг от академизма, да и беспристрастности вообще.
Исподволь меняется культурное самосознание, и прежде всего система контактологических и типологических ориентаций, что совершенно очевидно проявляется уже и в сфере просвещения, образования. Если взять, скажем, нынешние российские программы по курсу литературы для средней школы, то обнаруживается, что даже в общих панорамных обзорах не нашлось места писателям-белорусам, равно как и представителям других родственных народов. Так что все очевиднее тенденция утверждаться в отвлеченной идеализированной европейскости, игнорируя славянскую общность да и славянскость вообще.
Вследствие этого — хотя причинно-следственные связи здесь неоднозначны, — симптоматично, что даже в самих славянских странах славистика перестала относиться к приоритетным отраслям науки, а соответственно и к престижным сферам деятельности.
Это коллизии не только нашего времени, правда, сейчас они имеют некоторую специфическую актуализацию и потому дают больше пищи для размышлений. Прежде всего о мощном продолжительном шуме по поводу «железного занавеса», который сильно оглушил нас. Мы с вами сегодня перестали адекватно реагировать на другие шумовые эффекты, равно как и на устанавливаемые сейчас иные «занавесы», а также утратили способность различать реальное и иллюзорное, бытийно важное и никчемное. От такого впечатления трудно избавиться в связи с явно надуманной альтернативой: дескать, либо губительная замкнутость — либо живительная открытость. Все обстоит несколько, мягко говоря, иначе. В наше время уже никакой внутренний консерватизм не способен изолировать развитие культуры от внешних влияний, а тем более законсервировать. И вряд ли кто-то на здоровую голову всерьез может подобное замышлять, а тем более браться осуществить. Иное дело, что отношение к открытости следует изначально выверять здоровой, опять-таки, головой, не пренебрегая осмотрительностью: быть открытыми для импульсов, творчески ценных, здоровых, созидательных, или заведомо вредных, аномальных, разрушительных. А предлагаемая нам открытость почему-то подразумевает безответственность, к тому же непременную подчиненность — мы предстаем в роли объекта, а не субъекта процесса интеграции, цели и задачи которой тоже определяются, в общем-то, без нашего участия. Ясно, сами виноваты. И это наше состояние четко обрисовал известный словацкий писатель Ян Тужинский: «Демонстрируя разъединенность, не гнушаясь взаимным клеветничеством, мы рвемся в союз с абсолютно неясной программой, словно страшась опоздать, хотя знать не знаем (и такое чувство, что никто в Европейском Союзе этого не знает), куда примчит нас этот разогнавшийся поезд» (цит. по: Тужинский Я. Третье тысячелетие — призыв к славянской взаимности! //Всемирная литература. 2001. № 1. С. 119). Но ведь и мы себя считаем европейцами, а тем более равными среди равных, и нам тоже предоставляется возможность стать европейцами, только при условии, что те, от кого все зависит, не откажутся от этого намерения, а мы покоримся их воле.
Для всех ли приемлем такой вариант «прогресса»? На этот вопрос даются разные ответы. Но вектор поиска разумного решения, пожалуй, вот каков: уважая особенности, свойственные каждому народу Божьему, ценя богатство разнообразия европейских культур и при этом отвергая изоляционизм в принципе, следует стремиться к тому, чтобы славянские литературы — и каждая сама по себе, и в сохраняемой общности — основывали свое дальнейшее развитие на тесных и стимулятивных взаимодействиях с литературами Европы и всего мира в первую очередь.
А вот тут-то и находится камень преткновения, он же пробный камень. Ведь мы должны со всей серьезностью оценить реальное состояние и перспективы конвергентного или дивергентного развития культур славянских по отношению к западноевропейским. Кстати, весьма основательно и проницательно этот вопрос разбирал десять лет назад известный сербский славист Миодраг Сибинович. Обратим внимание на факторы, которые он считает, вполне обоснованно, способствующими конвергенции.
— Традиционное стремление сравниваться с западноевропейцами, особенно начиная с эпохи Просветительства.
— Отказ от марксистско-коммунистической доктрины, что как бы само по себе отождествляется с выходом на пути общественного развития народов Западной Европы.
— То, что в рамках славянского культурного ареала имеются культуры, которые через католицизм и протестантизм уже много веков являются передатчиками интенсивных влияний культуры западноевропейской, прежде всего романской и германской, а в новейшее время и англосаксонской.
— Благоприятствующими конвергенции являются также результаты большой разноплановой активности славянской эмиграции, выдающиеся представители которой способствовали признанию славянских духовных ценностей в Западной Европе и в то же время актуализировали для славянских народов опыт европейской духовной жизни.
— Миграционные процессы последнего времени заметно меняют структуру общества западноевропейских стран, прежде мононациональных и мономодельных с точки зрения цивилизационно-культурного развития, предполагая если не синтез, то определенный конгломерат.
Очевидно, между тем, что события последнего времени усилили и обострили предпосылки дивергентого развития, которые профессор Сибинович тоже учитывает. А именно:
Нестыкуемость основных тенденций: Европа декларирует интеграцию политическую, и экономическую, и оборонную, и культурную, а при этом существовавшие интеграционные структуры (такие, как СЭВ, Варшавский договор и государства СССР, СФРЮ, ЧССР) ликвидированы — т. е. наблюдается процесс противоположного характера.
— Налицо отчетливая тенденция возврата к религии, что не согласуется с устремлениями секуляризованных стран Запада.